Саида, завидую. Сама сладкое обожаю. Йоганн, пиво на ночь? Сна же крепкого не будет!

Отредактировано Mary (Пн, 20 Сен 2010 03:30)

Я  же по-доброму. А сладенькое уже съела. Пастилу. Вчера к нам приезжал отец мужа и привёз сладостей, фруктов и две банки мёда.

Отредактировано Mary (Пн, 20 Сен 2010 03:48)

Ага. Я с ними больше года не разговаривала и запретила к нам приезжать( Димка у меня живёт в однушке, а его родители отдельно в двушке). Просто они меня сильно обидели на крещение дочки, а я злопатная. Ну, а недавно я всё же уступила уговорам мужа и с ними помиирилась. Вот, они и пытаются со мной наладить отношения. В прошлые выходные приезжали и отец и мать Димкина, а вчера только его отец. Миленку обожают. Даже свёкр с рук её не спускает. Я, вот мужа уговариваю ещё на одного ребёнка. Ещё одного сына хочу. Первый сын- Илья у меня умер,если кто не знает. В 3 года.

Отредактировано Mary (Пн, 20 Сен 2010 03:57)

Извини, не поняла. Причём здесь сюжет для романа?

Да, уж, это точно! Хороший бы получился роман!

Спасибо. Я тебе желаю того же!

Саида, я очень постараюсь.

Да, я читала все произведения Салтыкова-Щедрина. Ещё читала Лескова "Тупейный художник" и Сологуба "Воспитанница".

Отредактировано Mary (Пн, 20 Сен 2010 23:52)

Эрика, я буду благодарна  за любую информацию.

Саида, это очень грустный рассказ о крепостной девочке, дочери камердинера, взятой барыней в воспитанницы. Но графиня не успела перед смертью оставить ей наследства и девушка остлась одна на свете. Родственники покойной графини не захотели её больше знать и девушка осталась одна на свете,без дома и родственников.
Вот, если захочешь прочитай сама: http://az.lib.ru/s/sollogub_w_a/text_0080.shtml

Белова А. В., (c)

А я ещё вот такую статью нашла:

В конце XVIII - первой половине XIX в. широкое распространение в семьях провинциального дворянства получило домашнее воспитание, включавшее в себя и обучение. "Политика" в этой деликатной сфере сообразовывалась прежде всего с представлениями родителей о подобающем их дочери образовании, содержание которого во многом определялось дворянской культурой.

Само понятие "семья" твердо связывалось с детьми, рождение и воспитание которых составляло главный смысл повседневной жизни провинциального дворянства, видевшего в своем - нередко многочисленном - потомстве подтверждение и залог жизненного благополучия. "Кто с милою женой на свете / И добрыми детьми живет, / Тот верует теплу на свете, / И Бог ему тепло дает!" [1, с. 147].

Родители не стремились отдалить от себя детей, напротив, они считали своим долгом их "воспитание и приуготовление к благородному житию". Это выражалось, помимо прочего, в постоянном общении, будь то ежедневное приятие пищи ("Не драгоценная посуда / Убранство трапезы моей, / Простые три- четыре блюда / И взоры светлые детей" [1, с. 147]) или семейные вечера в гостиной, когда в полной мере проявлялось скромное обаяние жизни в провинциальной дворянской усадьбе.

Именно в семье юные дворяне и дворянки учились от родителей не только правилам поведения и первым знаниям об окружавшем их мире, но и самому главному - любить свое отечество и служить ему, чтить свою "малую родину" и сохранять трогательное благоговение перед ней, ценить родных и близких людей, проносить через всю жизнь эмоциональную атмосферу домашнего тепла "родового гнезда", а позднее воссоздавать ее для собственных детей, чтобы единая нить культурной традиции никогда не могла быть прервана.

Родители были первыми наставниками детей в вере. Как писал Н. М. Карамзин в повести "Рыцарь нашего времени", от матери ребенок узнавал о существовании Бога, именно она учила его молиться: "Мысль о Божестве была одною из первых его мыслей. Нежная родительница наилучшим образом старалась утвердить ее в душе Леона. Срывая для него весенний луговой цветок или садовый летний плод, она всегда говорила: "Бог дает нам цветы, Бог дает нам плоды!". Зароненные в детские души "семена" веры должны были ограждать подрастающее поколение от веяний материализма. Вместе с родителями дворянские дети постились, читали Евангелие, исповедовались, как это было, например, в семье Бакуниных: "Потом наступал Великий пост, и мы вместе... говели, и Страстная неделя имела для нас что-то неизъяснимое, торжественное... наступала среда, и мы вместе исповедывались и после исповеди собирались вечером к ужину, и было так тихо, так свято, так торжественно... Мы не понимали тогда, но чувствовали, что совершается что-то великое" [1, с. 147].

Азы воспитания дворянская девочка впитывала с младенчества. При этом родители могли иметь различные представления о том, как надлежит обращаться с детьми. "Мое равнодушие к детям, - писал супруге муж, - которое столько тебе не нравилось, не похоже на меня, ни на мой образ мыслей, оно мне не сродно; но я старался уметь приобресть его единственно для того, чтобы наши дети или лучше мы сами через них не отравили ту часть жизни нашей, с которой только мы жить збираемся, мне хотелось бы, чтобы я любил сыну делать добро, помочь ему, когда надобно, любоваться им, когда он любезен, жалеть его, когда он несчастлив, но не бегать на всякий крик, не беспокоиться всяким его капризам... Тебя... воображал я матерью благоразумною, которая детям будет рассудительно делать добро, а не всегдашним и беспредельным добром их нещастие" [3, л. 4-4 об.].

В сущности, здесь речь идет о том, чтобы мать, на которую ложилась основная забота о воспитании ребенка, относилась к этому с большей эмоциональностью, нежели отец. Анализ тверского архивного материала позволяет предположить, что само воспитание детей было для провинциальной дворянки предметом культурной рефлексии, т.е. сопоставление собственных представлений о характере воспитания с неким литературным идеалом, почерпнутым, например, из французской беллетристики. В подтверждение этого тезиса можно привести слова из письма дворянки В. А. Дьяковой, урожденной Бакуниной, к мужу: "Александрии и ее маленькая Любинька чувствуют себя хорошо, мы строим планы воспитания Валериньки и Любиньки, как новых Поля и Виржини!" (пер. с фр. - А. Б.). И далее уже по-русски: "Посмотри, как будет славно. Alexandrine иногда кормит Валериньку, и ея молоко ему очень полезно" [4, л. 3 об.].

По всей видимости, имена героев взяты из романа писателя Б. де Сен-Пьера "Поль и Виржини", который в свое время был весьма популярен у российских дворянок. Здесь важно не только то, что А. А. Вульф кормила свою дочь Любочку и Валерия, сына Дьяковых, но и то, что это связывается с жизнеописанием героев французского литератора. Для русских провинциальных дворянок-сестер, живших в сельской усадьбе, воспитывавших своих детей вместе, могли казаться привлекательными некоторые идеи французского сентиментализма: тихая деревенская идиллия, жизнь "на лоне природы" вдали от "цивилизации" и светского общества. Однако для них была неприемлема проводившаяся в романе мысль о том, что дети, у которых с ранних лет воспитывают высокие моральные качества, не нуждаются в получении образования. Поэтому особое внимание уделялось поиску подходящего учителя. Высокая репутация, стоимость, качество образования, мнение детей, если таковое могло у них сложиться, были теми критериями, которыми руководствовались при выборе наставника. Однако на практике случались и курьезы. Так, один из будущих преподавателей в свое время "вместе с Наполеоном отправился на завоевание России в качестве барабанщика. Сначала все шло как по маслу, и наш француз вошел в Москву с поднятой головой. Но на возвратном пути бедный m-r Lejeune, полузамерзший и без барабана, попался в руки смоленским мужичкам. Смоленские мужички заперли его на ночь в пустую сукновальню, а на другое утро привели к проруби, возле плотины, и начали просить барабанщика "de la grande armee" уважить их, то есть нырнуть под лед". Проезжавший мимо помещик, задав ему вопрос: "Эй ты, мусье, умеешь ты музыке?" - и получив от него многообещающий ответ, взял его к себе в дом в качестве учителя для своих дочерей. "Вот, дети, - сказал он им, - учитель вам сыскан. Вы все приставали ко мне: выучи де нас музыке и французскому диалекту: вот вам и француз, и на фортепьянах играет" [5, с. 70, 71]. Очевидно, это был тот условный образовательный минимум для провинциальной дворянки того времени. Однако в известной семье Гончаровых "дети подробно изучали историю (русскую и всеобщую), географию, русский язык, литературу, мифологию и т.д. Нечего и говорить об иностранных языках - немецкий, английский и особенно французский они знали очень хорошо" [6, с. 35]. Дети в семье Бакуниных также владели несколькими иностранными языками ("покоев нету в доме праздных, / А длинных детских комнат ряд, / Где на пяти языках разных, / Учась взаимно, говорят" [1, с. 146]). Более того, "в отличие от большинства дворянских семей того времени, Бакунины сами занялись воспитанием детей... Варвара Александровна давала детям уроки музыки, Александр Михайлович учил их истории, естественным наукам (физике, географии, космографии), литературе... приобщал к своим занятиям в парке и саду. Следует упомянуть и об уроках живописи, которой с разной степенью успеха занимались дети"

Домашнее воспитание юных дворянок сводилось не только к усвоению знаний, получаемых от наемных учителей. Жизнь дворянской девочки с ранних лет протекала в усадьбе, которая являла собой своеобразное смешение "социального" и "природного", "дворянского" и "крестьянского", "исконного" и "заимствованного". Так, Анна Керн с 8 до 12 лет жила в старицком имении своего деда И. П. Вульфа. О ее воспитании исследователь тверских связей А. С. Пушкина пишет: "Ласковая няня Пелагея Васильевна, гувернантка из Лондона, учитель - студент московского университета составляли домашний мир девочки. Но она знала и иной мир: святочные крестьянские игры, свадьбы дворовых людей, жизнь соседнего цыганского табора" [7, с. 282]. Деревенская баба и иноземная гувернантка олицетворяли собой две разные культурные традиции, результаты влияния которых должны были тем не менее "уживаться" в сознании юной дворянки.

Особую роль в процессе домашнего образования играло чтение, в основном французской литературы. "Мы воспринимали из книг только то, - вспоминала А. П. Керн, - что понятно сердцу, что окрыляло воображение, что согласовано было с нашею душевною чистотой, соответствовало нашей мечтательности и создавало в нашей игривой фантазии поэтические образы и представления. Грязное отскакивало от наших душ. Они всасывали в себя только светлую непорочную поэзию" [8, с. 409].

По своей организации домашнее воспитание провинциальной и столичной дворянки было схожим. Например, в семействе Пушкиных оно "ничем не отличалось от общепринятой тогда системы. Как и во всех хороших домах того времени, им наняли гувернанток, учителей и подчинили их совершенно этим воспитателям с разных концов света". Обучение по всем предметам, за небольшим исключением, велось на французском языке [9, с. 40-41].

Провинциальной дворянке, воспитанной на романах, было свойственно осмысление мира чувств сквозь призму идеальных, книжных представлений. Так, героиня пушкинской "Метели" во время признания ей в любви гусарского полковника Бурмина вспомнила первое письмо St. - Preux и "с нетерпением ожидала минуты романического объяснения" [10, с. 62].

В "Дубровском" А. С. Пушкин воспроизводит в целом ту же модель женского домашнего воспитания "на романах", останавливаясь более подробно на деталях его организации. Марья Кирилловна Троекурова в течение какого-то времени была подопечной некой "m-lle Мими", в результате занятий с которой приобрела достаточное знание французского языка, причем довольно свободно владела разговорной речью. Впоследствии особое влияние на характер ее воспитания оказало чтение: "Огромная библиотека, составленная большею частию из сочинений французских писателей XVIII века, была отдана в ее распоряжение. Отец ее, никогда не читавший ничего, кроме "Совершенной поварихи", не мог руководствовать ее в выборе книг, и Маша, естественным образом, перерыв сочинения всякого рода, остановилась на романах. Таким образом совершила она свое воспитание, начатое некогда под руководством мамзель Мими" [10, с. 155]. При этом ей были свойственны определенные сословные амбиции: "Маша не обратила никакого внимания на молодого француза, воспитанная в аристократических предрассудках, учитель был для нее род слуги или мастерового, а слуга иль мастеровой не казался ей мужчиною" [10, с. 157]. Занятия с гувернером- французом "m-r Дефоржем" должны были способствовать развитию имевшихся у нее "прекрасного голоса и больших музыкальных способностей" [10, с. 158]. Содержание уроков музыки сводилось, по-видимому, к обучению нотной грамоте, игре на фортепьяно и пению.

Однако юные дамы читали не только романы. Так, героиня романа И. С. Тургенева "Рудин" Наталья Алексеевна Ласу некая под руководством гувернантки в раннем возрасте изучала мифологию и географию, в более старшем - "должна была каждое утро читать исторические книги, путешествия и другие назидательные сочинения" [11, с. 46].

В то же время тургеневская девушка читала не только исторические произведения, но и "такие книги, существования которых m-lle Boncourt не подозревала: она знала наизусть всего Пушкина" [11, с. 47]. При этом имеется в виду особое влияние творчества поэта на формирование культурного облика провинциальной дворянки: знание Пушкина как бы олицетворяло собой приверженность отечественной культурной традиции, противопоставлявшейся в деле воспитания влиянию иностранной гувернантки. То же, по- видимому, следует сказать и о столичной дворянке. В частности, описанное И. А. Гончаровым в романе "Обыкновенная история" домашнее воспитание Юлии Павловны Тафаевой совершалось, с одной стороны, под руководством нескольких гувернеров, преимущественно иностранцев, а с другой - под влиянием знакомства с поэзией А. С. Пушкина: "...услужливый кузен... привез ей несколько глав "Онегина", "Кавказского пленника" и проч. И дева познала сладость русского стиха. "Онегин" был выучен наизусть и не покидал изголовья Юлии" [12, с. 256-260]. Причем пушкинские персонажи становились для нее своеобразными объектами для подражания: "Она взяла себе за образец Татьяну и мысленно повторяла своему идеалу пламенные строки Татьянина письма к Онегину, и сердце ее ныло, билось. Воображение искало то Онегина, то какого-нибудь героя мастеров новой школы - бледного, грустного, разочарованного" [12, с. 260]. Произведения поэта формировали вкусы, представления, идеалы российских дворянок, как столичных, так и провинциальных (возможно, даже в большей степени последних). В этой связи не случайным представляется само употребление в обоих рассмотренных нами примерах выражений "знать наизусть" и "выучить наизусть", которые указывают как бы на интеллектуальное "присвоение", на то, что произведения А. С. Пушкина становились частью образования и, более широко, культурного опыта дворянской девушки.

Говоря об "уездных барышнях", А. С. Пушкин писал: "Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам... В столицах женщины получают, может быть, лучшее образование; но навык света скоро сглаживает характер и делает души столь же однообразными, как и головные уборы" [10, с. 85-86].

Наиболее известной литературной представительницей провинциального дворянства является, бесспорно, Татьяна Ларина. Определенно о полученном ею образовании в романе не сказано. Тем не менее ясно, что она как бы воплощала в себе особое сочетание двух основных "полюсов" дворянской сословной культуры - корневого и иноземного образцов. С одной стороны, Татьяна увлекалась чтением настолько, что в ней можно заподозрить девушку, воспитанную "на романах": "Ей рано нравились романы; / Они ей заменяли все; / Она влюблялася в обманы / И Ричардсона, и Руссо" [13, с. 42]. С другой - внимала "старинным былям, небылицам" и "верила преданьям простонародной старины". Позднее, став княгиней и столичной "законодательницей зал", она сохраняла внутреннюю приверженность ценностям, укорененным в ней в результате полученного воспитания: "А мне, Онегин, пышность эта, / Постылой жизни мишура, / Мои успехи в вихре света, / Мой модный дом и вечера, / Что в них? Сейчас отдать я рада / Всю эту ветошь маскарада, / Весь этот блеск, и шум, и чад / За полку книг, за дикий сад, / За наше бедное жилище, / За те места, где в первый раз, / Онегин, видела я вас, / Да за смиренное кладбище, / Где нынче крест и тень ветвей / Над бедной нянею моей" [13, с. 160].

В этих словах понимание и оценка Татьяной Лариной двух противоположных, с ее точки зрения, образов жизни, условными воплощениями которых являлись, с одной стороны, "мишура" и "вихрь света", а с другой - "крест" на "смиренном кладбище". В первом случае речь идет как бы о "жизни ради жизни", ориентированной на суетное и преходящее, а во втором - о жизни перед лицом смерти, о жизни, устремленной в вечность.

Аналогичная, с известными оговорками, воспитательная модель более подробно описана И. С. Тургеневым в романе "Дворянское гнездо". Лизавета Михайловна Калитина воспитывалась примерно до восьми лет няней, крестьянкой, с восьми до десяти лет она "находилась на руках гувернантки, девицы Моро из Парижа". В воспитании Лизы особую роль сыграла не гувернантка, а няня, которая рассказывала девочке "не сказки", а "житие Пречистой Девы, житие отшельников, угодников Божиих, святых мучениц" [11, с. 233]. В раннем возрасте узнав о том, "как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду, - и царей не боялись, Христа исповедовали; как им птицы небесные корм носили и звери их слушались; как на тех местах, где кровь их падала, цветы вырастали", она становилась верующим человеком, что в решающей мере определяло формирование ее культурного облика. "Лиза ее слушала - и образ Вездесущего, Всезнающего Бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу, наполнял ее чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным. Агафья и молиться ее выучила. Иногда она будила Лизу рано на заре, торопливо ее одевала и уводила тайком к заутрене:

Лиза шла за ней на цыпочках, едва дыша; холод и полусвет утра, свежесть и пустота церкви, самая таинственность этих неожиданных отлучек, осторожное возвращение в дом, в постельку, - вся эта смесь запрещенного, странного, святого потрясала девочку, проникала в самую глубь ее существа". Результатом няниного воспитания было то, что "след, оставленный ею в душе Лизы, не изгладился" [11, с. 236]. Такое воспитание сформировало из Лизаветы Михайловны Калитиной представительницу православного социокультурного типа провинциальной дворянки: "Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким, она любила всех и никого в особенности; она любила одного Бога восторженно, робко, нежно" [11, с. 236]. Конечно, для нее, как и для Татьяны Лариной, существовало искушение "близким" счастьем и вместе с тем уверенность в том, что исполнение нравственного долга превыше земной любви.

В сфере дворянской культуры, наряду с только что рассмотренной, имелась и прямо противоположная модель воспитания, описанная в романе Е. П. Ростопчиной "Счастливая женщина": "Вообще у светских людей и в светских семействах, воспитывая девушек, только стараются развить их для света, а не для них самих, только хлопочут об одном внешнем усовершенствовании их, придают им тот блестящий и все сглаживающий лоск светскости, который должен выказать их в наилучшем виде... Где твердые основы всякого воспитания - учение горьких и глубоких истин жизни, стойкость убеждений и самопожертвование, внушаемое заранее ради веры и христианского самоотречения?.. Где, наконец, истолкование о долге, об обязанностях, о всех тяжких, но неизбежных тайнах, ожидающих женщину на ее земном пути - и для которых ей нужно бы запастись такою теплою верою, таким сильным чувством строгого долга, таким терпением и такою твердостию? Нет, этого обыкновенно не имеют в виду в светском воспитании, в развитии дочерей и девушек тех семейств, которые живут и вращаются в мелочах и суетах не общественной, а общепринятой светской жизни!" [14, с. 21]. При этом образование являлось не столько показателем характера домашнего воспитания, сколько знаком определенной сословной принадлежности.

Дворянские девушки разных социокультурных типов могли в равной степени хорошо владеть французским языком, играть на фортепьяно. Причем в первой половине XIX в. умение изъясняться на французском языке как бы приравнивалось к наличию у дворянки воспитания: "Татьяна Борисовна... не получила никакого воспитания, то есть не говорит по- французски" [5, с. 182]. По-видимому, с формальной точки зрения в провинциальной дворянской среде был неважен даже уровень знания языка, который подчас мог быть весьма невысоким: "Владимир прекратил тут расспросы свои относительно неизвестного языка и, вслушиваясь внимательнее в разговоры барышень, действительно заметил, что они говорят по-французски, но притом так странно выговаривают и такие необыкновенные употребляют слова и выражения, что без большой привычки понять их никак невозможно" [15, с. 210]. Тем не менее известны случаи, когда юные дворянки владели несколькими иностранными языками, хотя лучше других все-таки французским. Например, Наталья Алексеевна Ласунская "по-немецки говорила плохо, как почти все наши барышни, но понимала хорошо" [11, с. 55]. Одно из объяснений такому положению вещей можно найти в романе И. С. Тургенева "Дворянское гнездо": "Владимир Николаич говорил по-французски прекрасно, по-английски хорошо, по-немецки дурно. Так оно и следует: порядочным людям стыдно говорить хорошо по-немецки; но пускать в ход германское словцо в некоторых, большею частью забавных, случаях - можно, c' est meme tres chic (это даже очень шикарно. - Пер. с фр. А. Б .), как выражаются петербургские парижане" [11, с. 138]. Вместе с тем главная причина, видимо, кроется в том, что французский язык был в то время для русского дворянства языком разговорным. Не случайно А. С. Пушкин отмечал у "милых предметов" слабое знание родного языка и превосходное владение французским: "Не все ли, русским языком / Владея слабо и с трудом, / его так мило искажали, / И в их устах язык чужой / Не обратился ли в родной?" [13, с. 58]. Важно, что в конце XV 111 - первой половине XIX в. возможность изучения иностранных языков оценивалась среди дворянства как своеобразный критерий сословной дифференциации женщины. В качестве подтверждения этого можно привести два примера (исторический и литературный), описывающих аналогичные ситуации. В. И. Колосов, сообщая о воспитании в семье старицкого помещика П. И. Вульфа дочери священника, некой К. Е. Синицыной в сельце Павловское Тверской губернии, писал следующее: "И Павел Иванович, и жена его, Фредерика Ивановна, сначала хотели воспитать ее как барышню, выучить ее языкам и т.п., но по совету одной барыни ограничились только тем, что выучили ее читать, писать, немного арифметике, священной истории и еще кое-чему другому" [16, с. 222]. В поэме В. Л. Пушкина "Капитан Храбров" говорится о воспитании девушки Наташи, которую священник отец Кирилл "нашел младенцем в поле, принес домой и воскормил", однако, овдовев и будучи "в старости глубокой", вынужден был отдать в дом помещицы, матушки капитана Храброва, которая "согласилась взять, ее учить и наблюдать за добрым нравом, поведеньем и, сколько можно, утешать". Впоследствии стало известно, что она была дочерью "барина с женою", на которых некогда напали разбойники [17, с. 167, 168, 179]. Однако до выяснения ее дворянского происхождения французскому языку девушку не учили, так как разговаривать на нем подобало только дворянкам.

В то же время необходимо отметить, что в первой половине XIX в. в рамках сословной культуры дворянства наблюдалось новое явление, о котором С. Н. Беловодова из романа И. А. Гончарова "Обрыв" отзывалась следующим образом: "...тогда в свете заговорили, что надо знать по-русски почти так же хорошо, как по-французски" [18, с. 100]. В третьей главе

"Евгения Онегина", которая была написана в 1824, а издана в 1827 г., есть такие строки: "Я знаю: дам хотят заставить / Читать по-русски. Право, страх!" Таким образом, в 20-е гг. XIX в., причем, по" видимому, не без влияния литературных произведений самого А. С. Пушкина, в круг обязательного и, возможно, более обстоятельного, чем раньше, домашнего изучения дворянской девушки начал входить русский язык.

Итак, домашнее воспитание было ориентировано на бытовавшие в среде провинциального дворянства обычаи и культурные традиции. При этом составной частью традиционного дворянства, наряду с известными стереотипами собственно сословного поведения и мировосприятия, являлась взаимосвязь с народной средой, естественным культурно-бытовым укладом жизни провинциального дворянства.

http://www.portalus.ru/modules/shkola/r … ucat=&

Отредактировано Mary (Вт, 21 Сен 2010 13:25)