яков есепкин

битый алавастр у летии

xvi

вновь оцветный томительный сок
изливают в сервантные чаши,
лишь иосиф подставил висок,
всех иных закололи апаши.

дождались четверговки пелен
белошелковых мускусных бязей,
аще встанем с меловых колен,
хоть узнают диаментных князей.

и черешни без нас прецвели,
и юдицы алкают бесстрашно
голубое со кровью шабли,
окаймляя подвальное брашно.

xvii

воск пасхальный неровно горит,
как успеть и не могут святые,
налием в хлебы кровь-лазурит,
яко постны столы золотые.

и сойдем, участь юдиц верша,
с хоров млечных и райской целины,
всяка днесь иродица -- левша,
всякой голем не жертвует глины.

нас узнают оне по челам,
тусклой миррой и тьмой увиенным,
и внесут эти хлебы к столам,
чтоб воссниться купцам опоенным.

xviii

розы асии нежной армой
наднебесных царевен встречают,
именины чумы ли самой
днесь пеют, нас ли ангелы чают.

битый мрамор обсидный минем,
зло молчат преблюстители коры
и ея меловницы, где нем
вечный пир и точатся фарфоры.

цветью их расписали свечной,
миррой тусклой свели, и господе
чад не узрит в смуге выписной –
пьющих немость о славленном годе.

xix

за сумраком вифанским таит
неботвердь голубые фиолы,
бледных мальчиков сонм предстоит
о садах: улетай, богомолы.

по аллеям дворцовым ли несть
розоцветных сиреней холодность,
аще божие сумерки есть,
мы узрим виноградную сводность.

где и вился честной аваддон,
меж каких утешается циний,
рдея, тусклую кровь на поддон
в пировых иды льют со начиний.

xx

нощность антики станем белить,
во четверг ли от ядов очнемся,
что и подлую чернь веселить,
мы в родные пенаты вернемся.

будут постные яства гореть,
будем сами альтанок белее,
выльем кровь на подносную мреть,
идет камень фамильной аллее.

сад немолчный успел оцвести,
бьют по гипсу цветки ледяные,
и всё тусклою пудрой свести
мел и кровь тщатся иды хмельные.