яков есепкин

эфемериды

xxvi

торты с черными свечками неб,
отраженных эгейской волною,
мы лелеем, как ангельский хлеб,
под немою и яркой стеною.

соглядимся в серебро зерцал –
и ужель это наша планида,
взор микеля ужель премерцал,
нощно вейся и тлей, фемерида.

и геката в обрамниках тьмы
узрит нас и всещедро приимет,
и о сребре музея чумы
славу чад вишни млечные взнимет.

xxvii

полон стол и музыка темна,
четверговки, огнем совитые,
вновь холодного просят вина,
будят отроцев тени златые.

как оне и могли меж цариц
опочить ли, еще затеряться,
восковою аромой кориц
яд чинить, напоказ усмиряться.

в погребах монтильядо блюдут
сонмы их, упоенных диетой,
и давно пировые не ждут
бледных юношей с черной виньетой.

xxviii

благосклонны и сем небеса –
хрисеитам и элям кургузым,
виждь, еще поправляют власа,
клеют пудры к мощам темноблузым.

что медея томилась, детей
без нее одушили иные,
всё ли ждут колченогих гостей:
напомадились бляди срамные.

со червями вдоль цветших в шелках
плеч костлявых беснуются, плачут,
и ужицы висят на руках,
белых роз наших листие прячут.

xxix

бланманже герцогиням седым
злые феи несут о фарфорах,
дым отечества  -- тягостный дым,
се и ангелы смерти на хорах.

но смотри, герцогини ль ядят
слоту ночи, бисквитную негу,
круг столов иудицы сидят
и тоскуют по черному снегу.

хладен вечный пиитерский бал,
вьются дивных нектаров купажи,
и мраморник дворцовия ал,
и с тенями летят экипажи.

xxx

пунш с араком в фаянсы нальем
и еще золотые рейнвейны,
лета нет, а и мы ли поем,
где у роз ангелки темновейны.

май цветов пожалеет, август
бойных юношей цветом одарит,
сколь текут диаменты меж уст,
персефона легко государит.

осыпается мертвый язмин,
пишем кровию, се не читают,
и оцветший чернильный кармин,
содрогаясь, юниды листают.