Если будет интересно - выложу дальше. И еще отдельная просьба к уважаемым коллегам с Украины (замучил я уже вас просьбами, да?). Уважаемый коллеги! Если кто-нибудь из вас возьмет на себя правку "ридной мови" - наша признательность будет бесконечна!
P.S. Любая помощь, вплоть до соавторства - приветствуется!

Глава 3

 … И последнее: Илья Семенович Гринберг, директор школы села Юстиновка, сообщает, что в последнее время в селе стали появляться подозрительные личности, по всем признакам – бандеровцы. Капитан Вазов, – строгий взгляд подполковника Светличного подбросил Глеба с места, – займетесь этим. Возьмите с собой отделение и проверьте факты. За работу, товарищи.
Итак, новый трудовой день. Вот уже второй месяц, как Глеб служит в райотделе МГБ. Служба началась в первый же день по прибытии, с операции по поимке убийц первого секретаря  горкома. Тогда, Глеб вместе с новыми друзьями и сослуживцами, капитаном Островским и лейтенантом Махровым носился на полуторке по городу в поисках военного «виллиса», на котором скрылись убийцы. Больше часа они метались по лабиринту из улиц и переулков невеликого городка и, наконец, настигли бандитов на самой окраине. Те попытались скрыться в лес, но эмгэбисты накрыли противника сосредоточенным автоматным огнем, прижали к земле, и продержали до прибытия подкреплений. Одного из бандитов удалось захватить живьем, и Глеб поразился, насколько допрос был похож на «потрошение» языка.
Человек в офицерской форме упрямо молчал. Несколько ударов прикладом под дых заставили его назваться и ответить на некоторые вопросы.  Однако на требование назвать своих сообщников, бандеровец не реагировал.
 Значит, говоришь, сам придумал, на горком напасть? И никто не помогал? – Островский примерился, чтобы снова двинуть бандита «в душу».
Глеб, до того стоявший в сторонке, внезапно вспомнил, кого напоминает ему этот оуновец. В 1944 вот так же молчал рыжий эсэсовец, не желая поделиться с разведчиками информацией о тяжелом танковом батальоне. А встреча с «тиграми» могла обойтись бригаде дорого, очень дорого. Тогда эсэсмана удалось сломать просто…
 Постой, капитан, это не так делается – Вазов удержал руку Островского, уже готового ударить.
 Что, разведка, – зло ощерился капитан, – чистоплюйничаешь? Давай, давай, жалей бандита, он тебе  потом отплатит…
 Не в том дело, – Глеб досадливо отмахнулся. Затем, повернувшись к бандиту, он не торопясь закурил, выдохнул дым прямо в лицо оуновцу. – Не хочешь говорить? Зря…
Он вынул папиросу изо рта, аккуратно сдул пепел и молниеносно ткнул горящим концом в глаз пленника. Дикий вопль сотряс окружавшие их кусты. Бандеровец катался по земле схватившись руками за лицо.
 Поднимите его и держите, – холодно приказал Вазов. Снова, как два года назад, он был напряжен и собран. – Одного глаза у тебя уже нет. Будешь молчать, выжгу второй. Десять секунд. Айн … цвай… драй… фир…
По инерции он считал на немецком, так же как и в тот раз.
 За волосы его возьмите. Вот так – Глеб пальцами раскрыл глаз.
 Нет, не надо, я все скажу! Казик помогал, он здесь, в городе, – извиваясь в руках солдат, вопил бандеровец. – Я все скажу, покажу, только не надо!
Островский незаметно показал Глебу большой палец и быстро погнал допрос, торопясь снять показания, пока бандит от нервного срыва не впал в беспамятство.
Уже по дороге к «Казику» – Казимиру Домбровскому, заместителю начальника городской мельницы и активному пособнику оуновцев, Островский дружески толкнул Глеба в плечо:
 Могёшь, разведка, – уважительно произнес он. – Слушай, а как же мы будем документировать одноглазого? Осколком выбило, или брызгами свинца выжгло?
 Угощайтесь, – Вазов достал портсигар, протянул его офицерам, а потом усмехнулся, – А оба глаза у него целы…
 Как так? – Островский чуть не проглотил папиросу – Я ж сам видел… Он же по земле катался, выл, словно ты ему не то, что глаз, а и еще кой-чего отжег…
 Выл и катался, только глаз у него цел. Понимаешь, – Глеб широко улыбался, – это фокус такой, нервные импульсы. Мы так эсэсовского штурмфюрера разговорили. Мне потом наш врач в санбате объяснил…  Как я быстро окурком не ткни, он все равно сморгнуть успевает. Инстинкт. Так что я ему только веко обжег. Я окурком давлю, а у него ощущение – в глаз входит. Он его открыть хочет, а веко-то болит и не открывается. Вот ему и кажется, что глаз выжгло.
 Ловко, – капитан Островский покачал головой, а лейтенант Махров прошептал, – Век живи – век учись…

После этого случая коллеги зауважали Глеба, как и должно одному мастеру другого. А через три дня, после серьезной драки с бандитами в горном лесу, все офицеры райотдела со Светличным во главе отметили новоселье нового товарища и окончательно приняли Вазова в свою семью. Теперь из капитана Вазова он превратился «Глеба-разведку», своего парня, с которым можно поговорить по душам, зайти ночью без приглашения и выпить по сто наркомовских грамм с устатку, попросить задержаться, чтобы помочь с писаниной и, разумеется, сделать тоже самое для него. Так что, получив  приказ Светличного, Глеб отправился к командиру отдельного взвода МГБ Махрову:
 Леша, гони человек пять, только понадежнее. Светличный приказал.
И через двадцать минут он уже грузился в «додж три четверти», один из трех в гараже райотдела. Бойцы разместились на продольных лавках и автомобиль весело покатил по летней дороге. Кто-то затянул веселую, лихую, довоенную еще песенку:

Были годы, годы боевые.
Полыхала Родина огнем.
Мы ходили в жаркие походы,
За своим  учителем вождем!

Нас водили в бой товарищ Сталин,
Первый маршал – Ворошилов Клим!
И врагов мы далеко прогнали,
За границы Сталинской земли!

Глеб с пронзительной тоской вспомнил, как на майском параде 1940 года он стоял рядом с женой и сынишкой, держа дочку на плечах, и смотрел, как по булыжной площади чеканят шаг красноармейцы с винтовками на перевес. Он встряхнул головой, слушая припев:
Взвейся песня огня огненной ракетой,
Озари родные города!
Мы берем победу за победой
И сдавать не будем никогда!

Теперь ему вспомнились яростные атаки, грохот танковых орудий, вой «катюш» и лязг гусениц. Вот она – советская сила! Отнесла войну туда, где она зародилась и раздавила вместе с ее колыбелью. А какая-то сволочь все еще тщится воевать с нами! Глеб от всей души подхватил второй куплет:
Всех проучим памятным уроком,
Кто ворвется в наш советский дом!
И за око вышибем два ока,
А за зуб – всю челюсть разобьем!

Прошедшие два месяца сильно изменили мировоззрение Вазова. Теперь ему уже не казалось странным в мирное время на своей земле ложиться спать, кладя под подушку пистолет со снятым предохранителем и патроном в стволе, держать автомат на боевом взводе, чтобы в любой момент можно было до него дотянуться, садиться за стол так, чтобы видеть и дверь и окно одновременно. В этих местах своя земля удивительным образом переплеталась с прифронтовой полосой, и отыскать тыл иной раз было невозможно.
 Товарищ капитан, приехали! – голос сержанта Бисноватого вывел Глеба из задумчивости. – Вот она, Юстиновка.
Машина вылетела на бугор, на котором стояла каменная церковь со звонницей. Вниз разбегалось большое и видно богатое село дворов на триста. А напротив церкви – приземистое здание с выщербленными колоннами и большими окнами. Бывший панский дом, ныне –  школа. И хотя сейчас лето, нет-нет, да и проводятся занятия. Слишком уж сильно отстали ребята от программы. Да и когда им было учиться? До 1939 эти земли были под польским игом, а тогдашние правители панской Польши не больно-то заботились об обучении украинских детей. Меньше двух лет было у ребятишек на нормальную учебу, пока не грянула страшная война. И тут уж стало вовсе не до учебы. Немцам и оуновцам грамотные рабы были не нужны, а у партизан дел и без того хватало. Вот вышло, что к нынешнему 46-му году, дай бог, чтобы половина сельской детворы кое-как умела читать и писать.

Додж подкатил к небольшому дому с белеными стенами и какими-то волшебными цветами, нарисованными  на невысоком заборе. Эмгэбисты вылезли из машины и, не спеша, двинулись в дом.
Учитель Гринберг оказался невысоким, худым человеком, на вид лет сорока, чье узкое лице с огромным носом делало его похожим на старого пеликана. Сходство усиливалось  смешным хохолком волос, задорно торчавших на лысеющей голове и хрипловатым, точно каркающим голосом.   Но глаза за толстыми стеклами очков были пронзительными, внимательными, умными.
 Проходите, товарищи, присаживайтесь. Вот, – Гринберг положил на стол перед Глебом ученическую тетрадь, – прошу. Здесь все.
Вазов открыл тетрадку. Четкий бисерный почерк много пишущего человека.
«…6-ое мая. В доме Огирко заночевали трое из леса. Принесли поклон от Тараса Огирко, сына хозяйки, и двух ее братьев, ушедших с оуновцами.  Рассказано Ивасем Тишко и Марусей Горобец…
… 8-ое мая. Пять вооруженных бандитов собирали с крестьян «дань» за право сеять. Брали хлеб, сало, самогон. Один из бандитов был опознан как Павло Ющенко, бывший полицай, и активный оуновец, ранее проживавший в селе Ходиничи. Рассказано Лесей Михальчук, Стасем Пташеком, Ивасем Тишко …»
Гринберг скрупулезно записывал каждый случай появления бандитов. Кто давал им продукты, к кому приходили просто так, «в гости», кто снабжал информацией.  И в каждом случае обязательно стояло указание, кто рассказал.
 Илья Семенович, скажите, а кто они, ваши информаторы? – не удержался Глеб.
 А это наши сельские ребятишки, – Гринберг чуть смущенно улыбнулся. – Они ведь, товарищ капитан все знают  и все подмечают. Я с каждым из них по отдельности разговариваю, потом сравниваю рассказы и уже получаю настоящую картину происшедшего.
 И что ж, вот просто так вам все и рассказывают?
 Ну, не совсем просто так. Я с ними в такую игру играю: память и наблюдательность развиваю. Наблюдательному – леденец. Это для учебы очень пригодится. Ну и попутно вам может помочь.
Глеб поразился изобретательности учителя. Создавалось впечатление, что перед ним сидел самый настоящий боевой разведчик, хотя Вазов знал точно: в армии Гринберг не был. Не взяли по зрению.
 Огромное вам спасибо, товарищ Гринберг, – произнес Глеб вставая.
Сведения были бесценны, но пятерых солдат тут явно маловато. Нужно докладывать Светличному, брать роту и чистить, чистить, каленым железом выжигать  это бандитское гнездо. Он пожал учителю руку и уже собирался командовать бойцам выходить, когда в хату даже не вбежала, а точно впорхнула молодая, очень красивая девушка. Она, было, хотела что-то сказать, но, увидев эмгэбистов, оробела и скромно остановилась у дверей.
 Моя младшая сестра, Нина, – сказал Гринберг теплым голосом. – Когда мама умерла в блокаду, осталась одна, вот я ее и взял. Тоже учительница.
Глеб смотрел на нее и размышлял о том, что Нина Гринберг показалась ему смутно знакомой. Нина –  питерская, как и он сам. Но где он мог ее видеть?..
Девушка внимательно оглядела Вазова и его солдат, и вдруг, совершенно неожиданно спросила:
 Товарищ капитан, простите, а вы в Ленинграде не жили?
 Жил.
 А я вас помню, – Нина улыбнулась. Улыбка была ясная, хорошая. – Мы в двенадцатом доме жили, а вы – рядом, верно?
 Верно, – Глеб изо всех сил пытался вспомнить эту девушку, но ничего не получалось. – Только простите, я вас совсем не помню.
 Еще бы! Я же тогда совсем маленькая была. А вы были взрослый, гуляли с детьми, всегда торопились на завод. А однажды, когда я упала с велосипеда и плакала, вы, проходя мимо, погладили меня по голове и сунули в руки шоколадку. А мне уже двенадцать лет было, и я чувствовала себя совсем взрослой девушкой. Я на вас тогда даже обиделась…
Этот случай Глеб вспомнил. Действительно, в тот день он получил премию – тысячу четыреста рублей за перевыполнение плана, и шел домой, только что не танцуя. В продмаге накупил кучу всяких вкусностей и вдруг увидел ревущую девчонку в пионерском галстуке. Рядом лежал велосипед со слетевшей цепью. Ему так хотелось, чтобы всем вокруг было хорошо, что он совершенно не думая вытащил из пакета «Золотой ярлык», протянул заплаканной пионерке, ласково потрепал ее по голове, быстро натянул цепь и, помахав рукой, пошел дальше. И забыл об этом уже через пять шагов. А она, оказывается, помнила. Помнила и переживала…
 Простите меня, если я вас тогда обидел, – Глеб смущенно кашлянул.
Солдаты, улыбаясь, тыкали друг дружку локтями, подмигивали. Вазова знали как требовательного и волевого офицера, а тут вдруг извиняется, смущается. Оробел перед девушкой. Смешки пресек сержант Бисноватый. Сам потерявший всю семью в свирепом пламени войны, он понимал капитана и короткой командой восстановил порядок.
Нина поставила на стол молоко, свежий хлеб. К столу вышла невысокая женщина – жена Гринберга, Роза, неся в руках чугунок с отварной картошкой. Прибежали и дети учителя – мальчишечки шести, пяти и трех лет от роду. Вазов махнул рукой, и солдаты начали доставать сухой паек, полученный в дорогу. Они уже готовились приступить к трапезе, когда с улицы раздались детские голоса, звавшие Илью Семеновича.
Извинившись, Гринберг быстро встал, вынул из шкафа горсть леденцов и вышел. Отсутствовал он минут десять, а когда вернулся, лицо его выражало неподдельную тревогу.
 Товарищ капитан, тут вот какое дело. Моя «легкая кавалерия», – Илья Семенович чуть улыбнулся, – сообщает, что у Огирко сейчас опять бандеровцы. И ведь каковы наглецы: средь бела дня заявились!
 Сколько их, Илья Семенович, ваша разведка не донесла? – Глеб сразу же посерьезнел, подобрался, точно тигр перед прыжком. Остальные бойцы уже проверяли оружие, готовясь к драке.
 Ребята говорят – двое…

При обыске у Огирко в хате и на дворе за стрехами была обнаружена немецкая винтовка и несколько номеров газеты «Зоря».
 Вильна украиньска газета для украинцив – насмешливо прочитал Глеб и повернулся к хозяйке, – Ну-с, и как мы это объяснять будем, гражданка Огирко. Винтовку, как вы утверждаете, спрятали для защиты от бандитов, а антисоветская газета?
 То ж ее никто не читав, – забормотала Таисья  Огирко, дородная тетка, с удивительно белыми, пышными руками, – прынес хто на раскурку, тай и лежить соби...
 И где ж, позвольте полюбопытствовать, этот «хто» взял такую газетку? Может у вас в селе она на почте продается?
Таисья опять что-то забормотала, но вдруг осеклась, замолчала и с ужасом уставилась на двоих солдат, которые намеревались открыть чудовищных размеров славянский шкаф с зеркальной дверью. Один из них, татарин Ахметдинов, обернулся и, сверкая белоснежными зубами, бросил:
 Тетка, ключ давай, заперто однако.
Глеб смотрел на Огирко, а та трясущимися руками перебирала вынутую из-под  передника связку ключей и шептала:
 Де ж вин… де ж вин запропастився…
Почувствовав опасность, Глеб перехватил поудобнее автомат и прицелился в шкаф.
 Ни! Ни! Не можно! – Таисья Огирко загородила шкаф своим немалым телом, – Не можно!
 Убрать! – коротко бросил Глеб и нажал на спуск.
ППШ плюнул огнем и тут же из шкафа раздался дикий вой
 Сынку! Сыночку мий! – Таисья рванулась из крепких солдатских рук – Вбылы, сыночку вбылы!
 Выходи! – скомандовал Глеб. – Выходи, а то пристрелим.
С грохотом рухнула зеркальная дверь шкафа, и наружу вывалились двое. Тот, что помоложе держался руками за окровавленный бок и тоненько подвывал. Второй баюкал на груди простреленную правую руку.
Это оказались сын и брат хозяйки, боевкари из сотни Шрама. Кроме оружия у них нашлись оуновские листовки, несколько националистических газет. Стряхнув с веревки стиранное белье, солдаты ловко повязали бандитов. Уже грузя пленников в «додж» Бисноватый цокнул языком:
 Молодец товарищ Гринберг. Знатный улов. Эх, кабы таких учителей, да в каждое село – враз бы покончили с Бандерой. Так, товарищ капитан?
 Так, товарищ сержант! Именно так.
Когда они покидали село, Нина Гринберг долго махала им вслед, до тех пор, пока Юстиновка не скрылось за холмом…

Глава 4

Трофейные швейцарские часы еще не отсчитали час дня, а с муторной писаниной и отчетами было уже покончено. Глеб откинулся на спинку стула, с хрустом потянулся и блаженно зажмурился. И тут же вспомнил. От воспоминания неприятно забурчало и заворочалось в животе. Уже четыре дня он не обедал. Рано по утру ему удавалось выпить стакан молока с куском хлеба и сала, вечером он ограничивался одним хлебом.
Эти четыре дня дорого дались районному отделу. В перестрелке у маслосырзавода, на который напала лесная банда в надежде разжиться продовольствием, силы МГБ понесли  серьезные потери. Тяжело ранен капитан Островский, убит лейтенант Кирюхин и семеро солдат. Правда, бандеровцы оставили на поле боя тридцать трупов, да еще шестерых удалось взять живьем, но Вазов искренне считал, что это неправильный расклад. Тридцать бандитов маловато даже за одного солдата. Хотя, конечно, он был боевым офицером и привык видеть смерть, но гибнуть в мирное время, да еще от руки бандитов…
Из-за убытия офицеров и захвата пленных, на Вазова, лейтенантов Политова и Махрова,  да и на самого подполковника Светличного навалилось работы втрое против обычного. Допросы, очные ставки, обыски по указанным бандитами адресам, новые аресты, новые допросы, новые очные ставки… «Крутиться, как белка в колесе» – смысл этой поговорки Глеб испытал на себе. И вот теперь – все! Амба! Крышка! Окончен последний лист последнего дела. Можно, пожалуй, прогуляться в столовую, тем более что в кармане скопилось уже десять неиспользованных талонов на обед. При желании запросто получится накормить отделение бойцов или устроить себе самому «праздник живота»…
С этими мыслями Глеб шел по улице, уверенно направляясь в служебную столовую. Кормили там вкусно и сытно, вот только хлеба давали лишь по три куска. Но что такое хлеб, если в меню сегодня наваристые щи, и еще что-то мясное, пахнущее так, что уже отсюда прекрасно ощущается дивный дух, от которого щекочет в носу и чуть-чуть кружится голова…
- Товарищ капитан! Здравствуйте! – задорный девичий голос звонко раскатился по улице. – Не узнаете! Ай-яй-яй!
Глеб круто обернулся. Перед ним стояла Нина Гринберг, тоненькая, легкая, удивительно красивая в простеньком белом платьице, казавшемся сияющим из-за рассыпанной по плечам гривы волнистых иссиня-черных волос. В первый момент ему стало даже не по себе: таких красивых девушек просто не бывает на свете!
- Здравствуйте, Нина! Я … я, наверное, просто ослеп от постоянной писанины, раз не разглядел самую красивую девушку в двух шагах.
Нина засмеялась. Легко и беззаботно, как только и смеются в девятнадцать лет. Глеб с облегчением подхватил ее смех, а, отсмеявшись, спросил:
- Какими судьбами у нас? Дома все спокойно?
- Спокойно! После вашего приезда, после того как выловили всю бандитскую погань у нас так хорошо стало! А сюда меня Илюшка прислал. Новые учебники и тетради получить для школы.  Вы к нам обязательно приезжайте… – она запнулась и вдруг снова рассмеялась. – Знаете, а ведь я до сих пор не знаю, как вас зовут. Раньше знала инженера Вазова, теперь – капитана Вазова, а вот имени-отчества – не знаю.
- Глеб Владимирович. Можно просто, Глеб, – ответил он внезапно охрипшим голосом. – Слушайте, Нина, а вы обедали? Если нет – приглашаю в нашу столовую. Кормят хорошо, вкусно. Чувствуете, как пахнет?
Нина склонила  голову и посмотрела на него внимательно и лукаво:
- Ай-яй-яй, Глеб Владимирович! – она шутливо погрозила ему пальчиком. – А что на такое предложение скажет ваша семья? Представляете, какие пойдут разговоры: капитан с учительни…
Нина осеклась и чуть отстранилась от Глеба.
- У меня нет семьи, – сказал он совершенно спокойно. Как ему показалось…
Видно в его голосе было что-то, что заставило Нину отступить еще на шаг. Она побледнела, прижала руки к груди:
- Простите меня, товарищ капитан. Дура я, не подумала! Ваши ведь тоже… тогда … в Ленинграде?
Глеб молча кивнул. Нина вдруг подошла к нему и, уткнувшись носом в погон, разревелась.
- Там было… такое… там люди… они на улицах … и воды нет… а мама… мама…
Она рыдала, а он стоял и не знал, что можно сказать и чем утешить. Мужчины не плачут и потому бояться слез. Наконец он не выдержал и погладил ее по голове. Это произвело неожиданное действие. Нина резко выпрямилась, всхлипывания прекратились:
- Может, еще и шоколадку подарите?! – В голосе звучал вызов, – Опять?! Я уже давно не маленькая!
Не ожидавший такого отпора Глеб оторопел. Истерика. Это бывает. Слезы, потом крик, может быть, даже нервный припадок. Нужно все свести к шутке:
- Ну что вы, Нина. Конечно, вы уже взрослая, поэтому я предлагаю вам не шоколадку, а первое, второе и даже компот.
Опомнившись, она снова засмеялась. Глеб тоже. Так, весело смеясь, они и вошли в столовую. Внутри было тихо и почти безлюдно. Только за дальним столом сидели двое, которых Вазов вроде бы видел в исполкоме. Взяв щи, благоухающий гуляш по-венгерски, хлеб и компот, Глеб и Нина сели за столик возле окна.
- Вкусно, – вынесла свой вердикт Нина, попробовав щи. – Правда, Роза лучше готовит.
- А вы? – Глеб поймал ее взгляд.
- А вот вы приедете в следующий раз – узнаете. – Нина снова засмеялась, лукаво поглядывая на него.
- Ну, если пригласите…
Несмотря на болтовню с обедом управились быстро. Выйдя на улицу, Глеб расстался с Ниной:
- Если что-то будет нужно – обязательно разыщите меня, – сказал он на прощание. – Чем сможем – поможем.
- Ловлю вас на слове, товарищ капитан, – заулыбалась Нина. – Обязательно обращусь.
Она повернулась и быстро-быстро застучала каблучками аккуратных, должно быть довоенных еще туфелек. Глеб смотрел ей вслед, откровенно любуясь девушкой. В груди вдруг сладко защемило. «Опомнись, дурак! Ей всего девятнадцать – на пятнадцать лет меньше, чем тебе! – раздалось в голове рассудительно. – Ее кавалеры сейчас срочную служат». Глеб знал, что это истинная правда, но где-то в глубине, вдруг поднялось чувство тупого, злого раздражения на ни в чем не повинных сержантов и лейтенантов, одному из которых Нина однажды шепнет «Люблю»…
Отогнав безрадостные мысли, Вазов заторопился в отдел. Он был уверен, что ему уже нашли работу. И не ошибся. Возле двери маялся старшина Семичасный, которому милиционеры передали двух задержанных пособников бандеровцев. Глеб вздохнул: впереди предстояли долгие часы допросов, ловли на противоречиях, копания в дурно пахнущих делишках…
В пять минут седьмого, второго и последнего задержанного, разбитную молодку лет двадцати пяти, наконец, отправили в камеру. Вазов проводил ее задумчивым взглядом: вот уж кадр, так кадр! При немцах девица занималась проституцией, а после бегства вермахта охотно привечала гостей из лесу, обменивая ласки на ворованные деньги и награбленное барахло. При обыске у нее нашли с десяток новых и ношенных платьев, пару шубеек, целую охапку шелкового белья и чулок, а кроме того изрядную сумму денег и мешочек с золотом. Вот этот мешочек и взбесил Глеба до крайности. Высыпав его на стол, он обнаружил кроме десятка старых золотых монет, нескольких колец, разрозненных серег и браслета еще и четырнадцать золотых зубных коронок. Откуда взялись эти коронки долго гадать не пришлось. «Подарунок» – спокойно заявила задержанная. Вспоминая происшедшее, Вазов искренне поражался: какой же скотиной, какой же тварью должна быть эта, смазливая на первый взгляд,  женщина, чтобы брать за свои «услуги» золото, вырванное изо рта убитых?!
Чувствуя неожиданно накатившую брезгливость, Глеб подошел к умывальнику и долго, тщательно отмывал руки, те самые руки, которые пыталась целовать задержанная, когда поняла, что в самом лучшем для нее случае, она получит не менее десяти лет исправительных работ. Боясь наказания, она пыталась предлагать ему и себя. Вспомнив ее зазывный взгляд и сальные предложения, Глеб передернул плечами, точно от холода. Разве можно сравнивать вот такое животное в женском обличье и, например, Нину. От воспоминания о девушке в груди опять сладко защемило, и вдруг ужасно захотелось увидеть ее снова…
- Товарищ капитан, – в кабинет сунулся молодой солдатик, – товарищ старшина просил передать: там до вас какая-то дивчина пришла. Очень вас просит. Говорит, дело у нее срочное.
- Спасибо, сейчас иду.
Аккуратно сложив бумаги в несгораемый ящик, Вазов заторопился за солдатом, гадая: кого бы это могло принести?
У перегородки, за которой сидел Семичасный, стояла Нина. Глеб ошарашено взглянул на нее, одернул китель:
- Что-то случилось, Нина?
- Ой, Глеб Владимирович, это вы. А я вот… – Нина замялась. – Ничего мне не дали, ни учебников, ни тетрадей, ни карандашей. Сказали, что заявка не по форме… А как же  мы будем, это ж я когда еще выберусь?..
У нее обиженно вздрагивали губы. «Обещал помогать, вот и помогай!» – казалось, говорили ее глаза. Глеб помолчал секунду-другую и решился:
- Старшина! Ну-ка, соедини меня с наробразом!
- Есть, товарищ капитан! – Семичасный поднял трубку и почти прокричал, – Станция?! Райотдел МГБ! С районным наробразом соедините. Срочно! Немедленно!
Телефонистка попалась расторопная, и уже через секунду старшина протянул Вазову трубку. Глеб прочистил горло:
- Райнаробраз? Из МГБ звонят. Капитан Вазов. У вас сегодня был товарищ Гринберг из Юстиновка? Что? Была? Это не важно! Заявка удовлетворена? Почему? Вот что: работу  учителя Гринберга курируем мы, лично я. Понятно? Так что попрошу… Когда? Завтра, в девять часов утра? – он прикрыл трубку ладонью и спросил у Нины – Завтра, в девять сможете?
Нина оторопело кивнула, и Глеб продолжал уже снова в трубку аппарата:
- Да, сможет! Благодарю товарищ, за оказанное содействие!
С этими словами, он положил трубку. Нина восхищенно глядела на него, а старшина Семичасный негромко произнес:
- И правильно, товарищ капитан. С этими чинушами так и надо. Ишь, заявка им не по форме…
Конечно, Глеб понимал, что несколько перегнул палку. Но он был уверен: Светличный поймет. Так же, как понял Семичасный.
Он попрощался со старшиной и вышел вместе с Ниной. Теплый июльский день еще не уступил место вечеру, и на улице было светло и солнечно. Глеб напряженно соображал, как можно бы задержать Нину при себе, и вдруг его осенило:
- Нина, а переночевать у вас есть где?
- Н-нет, но это не важно. На вокзале устроюсь, ведь не выгонят?
- Отставить вокзал. Вот что: я сегодня переночую в казарме, а вы прекрасно устроитесь в моей квартире. Она небольшая, но, по крайней мере, там имеется кровать, относительно чистое белье и вообще…
Что «вообще», Глеб не знал и сам. Он с надеждой посмотрел на Нину, внутренне ожидая отказа, но та, совершенно неожиданно, согласилась. Задохнувшись от охватившего его восторга, Вазов повел ее к себе домой.
По дороге Нина весело щебетала, то восторгаясь тем, какую выволочку Глеб задал районным бюрократам, то представляя себе, как обрадуется Илья Семенович, получив все затребованное, то вспоминала довоенный Ленинград, то, глядя на Глеба своими огромными, лучистыми глазами, вдохновенно рисовала картину следующей встречи в Юстиновка. Вазов шел, стиснув зубы, стараясь не думать о том, как впервые за годы после смерти жены, у него снова возникает чувство к женщине. Нет, женщины в его жизни были, и после смерти жены, и, чего греха таить, при ее жизни. Но ни разу, ни одна из тех, прежних, не будила в Глебе любви. А после смерти жены сердце словно обросло броней. И вот теперь броня давала трещину…
- …Глеб Владимирович, вы меня не слышите? Я говорю: фильм какой хороший!
Оказывается, они проходили мимо городского кинотеатра, в котором сегодня показывали «Иван Никулин – русский матрос». Вазов не видел этой картины и спросил:
- Действительно хороший фильм? Вы смотрели?
- Нет, но вы взгляните, кто играет! Переверзев, Чирков, Гарин, Зоя Федорова и Михаил Румянцев! – Нина даже покраснела от восторга.
- Знаете, Нина, вот первых четверых я знаю, а Румянцев… – Глеб смущенно почесал переносицу, – Это кто ж такой будет? Я его и не видел никогда.
- Правда? – Нина задорно взглянула на него снизу вверх. – А хотите поспорим, что вы его видели, да еще наверняка в сто раз больше, чем я?
Вазов задумался. Он не был страстным любителем кино, но артистов все же как-никак знал. И мог уверено заявить, что никакого Румянцева он никогда не видел.
- Идет, – сказал он наконец. – На что спорим?
- На «американку», – девушка хитро прищурилась.
Глеба точно огнем обожгло. Спорить с Ниной на «американку», то есть на желание?..  В это момент он словно забыл о своем возрасте, о прошлой жизни и бывшей семье. Даже не забыл – а будто бы и не было ее, этой жизни… На желание?.. А вдруг он пожелает поцеловать Нину?! А если он пожелает?.. У него перехватило горло, и он смог только кивнуть в ответ.
- Значит спорим? – Нина откровенно дразнила его, – Ну, так вот. Михаил Румянцев – Ка-ран-даш! Вот вам! Проиграли? Тогда желание – идемте в кино!
- Карандаш? – Глеб почувствовал минутную досаду, что желание выиграл не он, но тут же расхохотался над самим собой, – Вот уж и в самом деле, хорош я! Ну что ж: проиграл – плати! Пойдемте в кино.
Фильм был интересный и, главное, цветной. До этого Глеб только один раз в жизни видел цветную картину – ленд-лизовский «Багдадский вор». Для Нины это вообще была первая цветная лента. Она смотрела, не отрываясь, сопереживая героям. А когда моряки на экране приняли свой последний бой, когда поплыли с минами к мосту, она схватила руку Глеба своими маленькими горячими ладошками, и не выпускала ее, пока в зале не зажегся свет.
Выйдя из кинотеатра, они все-таки дошли до дома Глеба. И тут только сообразили, что оба ужасно голодны. Дома у Вазова имелся кусок сала, полбуханки пайкового хлеба, чай и немного сахара. Молоко приносила по утрам молочница. Больше еды не было, и Глеб предложил поужинать в привокзальном ресторане. Подумав, Нина согласилась.
- Только, Глеб Владимирович, у меня  денег с собой совсем немного – озабоченно сказала девушка, раскрыв сумочку.
- Да бросьте – махнул рукой Глеб. – У меня за два месяца скопилось. Тратить-то ведь некуда. Вот только зайдем ко мне, я переоденусь…
Забежав в свою квартиру, Глеб лихорадочно натянул парадный китель, сунул в карман пачку денег, затянул ремень и прошелся бархоткой по сапогам.
- Товарищ капитан! – в голосе Нины прозвучало искреннее восхищение. – Ой, сколько у вас орденов!
- Ну, что, Нина, не стыдно вам будет со мной в ресторан идти? – Вазов одернул китель.
Улыбаясь, девушка покачала головой, и Глеб, церемонно сняв фуражку, протянул руку:
- Прошу!..
Привокзальный ресторан был маленьким, но шумным. Там плавал табачный дым, громко переговаривались посетители и  звучала музыка. Вазов жестом подозвал подавальщика:
- Вот что, товарищ, нам бы поужинать.
Вид офицера МГБ, украшенного созвездием орденов произвел неизгладимое впечатление, и официант, угодливо кланяясь и рассыпаясь в льстивых комплиментах на смеси польского и украинского, немедленно усадил «пана опицира и прекрасную паночку» за лучший столик.
Украдкой Глеб наблюдал за Ниной. Девушка изо всех сил старалась показать, что в ресторане она не в первый раз.  Она преувеличенно спокойно разглядывала список блюд в карточке, демонстративно не обращала внимания на шум в зале и делала вид  что скучает. Но глаза – живые, подвижные, с любопытством обегающие зал, выдавали ее волнение, ее гордость  ее восторг. Вот теперь она – совсем взрослая, она пришла с офицером в ресторан, ее называют «прекрасной панночкой» – посмотрите все! Позавидуйте все!
Они даже потанцевали под музыку, которую играли безногий аккордеонист – рябой парень в старой гимнастерке с нашивками за ранения и очень старый поляк – скрипач. Венский вальс закружил их в своем водовороте, и Глебу на секунду показалось, что не было ни войны, ни фронта, ни бандитов в лесах, а ему не тридцать четыре, а всего-то двадцать, от силы двадцать пять. Он словно растворялся в бездонных черных Нининых глазах, и все прошлые беды оставляли его, уносясь без следа…
…Когда поздно вечером, они дошли до квартиры, оказалось, что в казарму Вазову идти уже поздно. К счастью в квартире было две комнатки, в одной из которых стояла кровать, а в другой – большой старинный диван. На нем Глеб и улегся, предоставив девушке спальню.
Он уже укладывался, как вдруг из-за закрытой двери Нининой комнаты раздался тревожный вскрик. Миг – и Вазов был уже на ногах, а ППШ точно сам собой прыгнул ему в руки. Глеб вихрем влетел в спальню
- Что?! Что случилось?!
- Глеб Владимирович – смущенно пробормотала девушка, закрывшись одеялом – извините, пожалуйста. Я просто под подушку руку сунула, а там… Вот…
В руках у Нины был его наградной маузер, который Глеб всегда держал под подушкой и забыл вытащить. Несколько минут Вазов объяснял, почему он держит под подушкой оружие, успокаивая гостью. Когда страхи улеглись, решено было не закрывать дверей между комнатами, и уже через секунду лежа в постелях, они начали вновь вспоминать Ленинград, довоенную, счастливую жизнь, которая ушла от них, как прекрасный сон.
Рассказывая друг другу свои истории, они незаметно перешли на «ты». Глеб уже начал подремывать под щебет девушки, как вдруг:
- …А знаешь, я ведь была в тебя тогда влюблена.
- Что?! – от неожиданности Вазов даже привстал. Сон унесло, словно порывом ветра. – Что-что?!
- Влюблена, – Нина произнесла это мягко, с какой-то затаенной грустью. – И не я одна. В тебя тогда была влюблена половина девчонок из нашего двора.
- Как это? Я ведь был женат, и много старше вас…
- Па-а-адумаешь, старик какой нашелся. Ты и молодой, и инженер. Вот за тобой несколько раз машина с завода приезжала. Так каждая девчонка мечтала, что ты – ее муж, и что это за  ее мужем с завода машину прислали. А вспомни, как у нас во дворе одевались, а? А ты: костюм, ботинки блестят, еще и шляпа на голове. И портфель… Знаешь как мы твоей жене завидовали? Ого!..
Она еще что-то говорила, когда Глеб встал, тихонько подошел к двери в ее комнату…  И замер в дверном проеме. Он вдруг увидел себя словно со стороны… И тут же все, что только что будоражило его душу и наполняло сердце сладостью куда-то испарилось. Ушло волшебство этого вечера. Остались лишь саднящая тоска и тихая печаль по безвозвратно ушедшему и навсегда потерянному…

Ах, уважаемая Эрика! Вы так молоды, что разумеется не можете помнить, что в 1961 произошла деноминация: у денег отняли один ноль...

Ну, раз стало интересно, выложим дальше...

Глава 7

«Кто друг, а кто враг? Начальник раймилиции Рогаль? Друг. Такие же вот оуновцы убили старшего сына Эбера Ханановича, вместе с ним живет сестра его жены, вся семья которой упокоилась в безымянном рву… Такое не прощают… Майор Катрянц? Враг. Лично ко мне у него неприязни нет, но Светличного он не любит, попробует отыграться на подчиненном… Первый секретарь Глинского райкома Мосейчук? Враг. Он всегда упирает на то, что с бандеровскими выродками надо бы почеловечнее. Мол, тогда сами сдадутся. Сейчас пойдет петь про социалистическую законность и про гуманизм… Второй секретарь горкома Шабунин? Друг. Этот всегда требовал казнить бандеровскую сволочь как военных преступников, прилюдно. На виселице. Он заступится… Сам Светличный? Не знаю… Во-первых, я, конечно, виноват, а во-вторых – вдруг решит, что заступаться за подчиненного – кумовство? Может и припечатать. Первый секретарь Кавун? Этот, пожалуй, сочувствует, потому что знавал Сергиенко еще по довоенной работе. По рекомендации Дмитрия Сергеевича может и заступиться…»
Вот такие мысли бродили в голове Вазова. Он стоял перед бюро горкома, упрямо наклонив голову и исподлобья оглядывая всех присутствующих. По первой оценке голоса делятся примерно поровну, так что…
Первый секретарь горкома партии поднялся из-за стола:
- Итак, товарищи, на повестке дня персональное дело коммуниста Вазова. Кто хочет выступить?
- Товарищи, – поднялся Катрянц, – капитан Вазов совершил проступок, совершенно недопустимый ни для офицера, ни для коммуниста. Во время операции по ликвидации бандеровского лагеря, капитан Вазов, движимый желанием отомстить за гибель семьи своей знакомой, – майор поморщился, –   совершил самосуд над одним из сдавшихся в плен. Причем, этот пленник располагал ценной информацией, так как был беспековым у командира сотни, Шрама. Вместо того чтобы взять его в работу, капитан Вазов принялся избивать захваченного бандеровца. Даже вмешательство бойцов батальона МГБ уже не спасло пленника. На следующий день он скончался в больнице, от множественных травм и внутренних кровоизлияний. Вскрытие показало, что у бандеровца по кличке Хряк, а настоящей фамилии его мы уже не узнаем, был в двух местах проломлен череп, сломаны пять ребер, раздроблена печень, а паховая область представляла собой один сплошной синяк. И хотелось бы в этой связи задать еще вопрос и подполковнику Светличному: как он допустил к командованию  такого, с позволения сказать, офицера?
- Я, конечно, не снимаю ответственности с себя, – поднялся Светличный. – Я видел, в каком состоянии прибыл Вазов из Юстиновки, и не должен был отдавать ему командование операцией. Но я полагаю, что никакой бандеровец, один или даже сотня, – голос его окреп и сделался звонче и грознее, – не дает никому права усомнится в честности и преданности делу Ленина-Сталина заслуженного офицера-фронтовика, каким является Вазов!
- А я считаю, – Катрянц тоже повысил голос, – что подобное нарушение социалистической законности не может пройти даром для Вазова. Такой поступок недостоин коммуниста!
Над столом партбюро зашелестели голоса. Рогаль прокашлялся и негромко спросил:
- Ну, а так-то, этому бандеровцу шо светило?
- Думаю –  высшая мера социальной защиты! – жестко ответил Светличный.
- Ну, и шо ж тогда парня пытать? – Эбер Хананович пытался заступиться за Глеба. – Ну, таки и убил, таки туда ему и дорога. Как говориться, дай ему, шоб не последнего…
- Ты, товарищ Рогаль, не верно понимаешь, как я погляжу, – рассудительно заметил первый секретарь Кавун. – Мы ж Вазова не зато разбираем, что бандеровца убил, а за то, что права он на это не имел. Мы ж не бандеровцы, чтобы самим решать: убить, не убить. На то суд есть. Ты-то, Вазов, сам что молчишь?
- А что говорить? – хрипло спросил Глеб.
- Ну, ты хоть раскаиваешься, хлопче? – второй секретарь, Шабунин, попытался поддержать Вазова. – Ну, признавай ошибки, мы ж тут не чужие тебе. Все-таки одна семья, большевики. Так что ж, признаешь свою ошибку?
- Признаю, – словно через силу выдавил Глеб.
- Ну, больше такое не повториться?
Как-то неуверенно Глеб помотал головой.
- Вот видите, товарищи – начал было Шабунин, но Вазов неожиданно взорвался:
- Нет, не могу! Черта, не повториться! Да я если б мог эту суку бандеровскую  не один, а три раза убил бы! Высшая мера ему?! А потом глядишь: помилуют! Отсидит он десять лет, потом под амнистию попадет – и адью?! И эта сволочь будет жить, гулять, после того, что он с Гринбергами сотворил?! Да вот те шиш!! Я эту гадину правильно покарал, а надо было бы – зубами бы его на куски раздергал!! Чтоб прихвостни его видели, что советская власть для кого добрая, а для кого – суровая! Нас товарищ Сталин как учит? «Если враг не сдается – его уничтожают!»
- Вот-вот! – радостно заголосил Мосейчук. – Если не сдается! А этот сдался! А ты, капитан, сделал все, чтобы больше они не сдавались! Значит не хочет капитан Вазов возится: сдался – не сдался… Под нож, и весь разговор!
После выступления Глинского секретаря заседание бюро словно взорвалось. Загомонили, заговорили все разом. О Вазове словно забыли: каждый пытался перекричать оппонента, доказывая ему свою правоту. В этом гвалте никто не услышал, как открылась дверь…
- Здравствуйте товарищи. Разрешите и мне поприсутствовать.
Глубокий низкий голос прорезал общий гул, как прорезает шум морского прибоя пароходный гудок. Все повернулись к входящему. Невысокий, полноватый, в форме генерал-лейтенанта МГБ, он стоял у дверей, и с каким-то веселым любопытством оглядывал всех присутствующих.
- Генерал-лейтенант Малютин, из аппарата генерала Рясного. Разрешите, как коммунисту присутствовать на заседании бюро?
Возражений естественно не последовало, и генерал занял место за столом. Остальные примолкли, глядя на высокое киевское начальство. Но вот не выдержал Шабунин:
- Так вот я и не могу взять в толк, товарищи: в чем же конкретно обвиняют Вазова? В превышении власти? Ну, в конце концов, Вазов мог ликвидировать этого Хряка просто потому, что элементарно побоялся оставлять этого матерого гада во главе пленных. Их ведь было больше чем бойцов. Хряк мог спровоцировать побег или даже мятеж…
- И именно поэтому Вазов предпочел забить его насмерть на глазах у остальных пленных! – подхватил Катрянц. – Интересно, кого товарищ Шабунин хочет обмануть: нас или себя самого?
- Разрешите вопрос? – генерал-лейтенант поднялся со своего места. – А вот вы мне, товарищ майор, можете ответить: остальные пленные, из числа взятых капитаном,  охотно шли на контакт и сотрудничество? Легко ли давали показания по бандитским эпизодам, готовы ли были назвать особо опасных членов банды, признавали  ли свою вину?
- Да, – удивленно ответил Катрянц.
Видимо он собирался еще что-то добавить, но генерал опередил его:
- А вы не считаете, что это – результат психического воздействия такой вот... – генерал на секунду замешкался, подбирая слова, – такого вот поступка?
Катрянц ошарашено молчал. Сказать «нет» – да тут же все уличат во лжи, сказать «да» – самому оправдать действия Глеба.
- Отчасти, – наконец нашелся он.
- Отчасти? Гм, – генерал повернулся к Светличному. – Вы, подполковник, того же мнения?
Одернув китель, Светличный встал:
- Никак нет, – отчеканил он. – Я полагаю, что именно… демонстративные действия капитана Вазова заставили остальных бандитов быть предельно откровенными с нашими сотрудниками. И еще я считаю…
- Подождите, подполковник. Если я правильно вас понял, товарищи, то Вазов своими действиями заставил захваченных бандеровцев активно сотрудничать с органами госбезопасности? В таком случае позвольте вопрос первому секретарю: если действия капитана были продиктованы служебной необходимостью, то в чем его обвиняют? В том, что он несколько... – генерал снова помедлил, в поиске подходящих слов, – несколько эмоционально выполнил свой долг?
Кавун облегченно вздохнул и ответил по-военному:
- Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Я полагаю, что все члены бюро были введены в заблуждение внешней стороной действий капитана Вазова. Скажем так: возникло недопонимание отдельными товарищами. Но теперь все решилось. Я думаю, товарищи, что выражу общее мнение: коммунист Вазов совершенно чист перед партией и народом. Так товарищи?
Бюро одобрительно загудело. Уже уходя из кабинета, Вазов неожиданно услышал, как Малютин обронил:
- Капитан, подождите меня в коридоре.

Пятнадцать минут Глеб стоял у дверей, нервно выкуривая одну папиросу за другой. Огромное спасибо Малютину, что вот так заступился, но… но что дальше? Он был готов присягнуть, что в жизни не видел этого генерала, да, пожалуй, и поручился бы за то, что никто из его близких друзей, тоже не знаком с такой «тяжелой артиллерией». Знакомец Светличного? Ох, вряд ли. Да и не стал бы тогда генерал тащиться в их палестины. Рыкнул бы в трубку – и Катрянц не то что бы нападать, даже отмалчиваться не стал бы – хвалил бы, до небес бы превозносил! Будет предлагать работу? Ну, даже если представить, что Глеб ему зачем-то понадобился, то зачем было приказывать ждать? Опять же куда проще: вызовут и предложат. Да еще так предложат, что отказаться стыдно...
- Заждался? – Малютин вышел, крепко прихлопнув дверь. – Небось извелся гадая: что это столичному начальству понадобилось?
Он положил тяжелую руку Глебу на плечи и чуть повернул к себе:
- Вот ты каким стал. Возмужал.  Рад. Не ожидал встретить тебя в наших рядах, и потому рад еще больше.
- Мы знакомы, товарищ генерал?!
В голосе Глеба было такое неподдельное изумление, что Малютин рассмеялся, хотя и как-то невесело:
- Ну, это как сказать... Отца своего хорошо помнишь?
Глеб коротко кивнул. С лица Малютина окончательно сбежала улыбка, и уже серьезно и негромко, как-то отрешенно он произнес:
- Вазов Владимир Антонович. Один из ведущих инженеров Кировского завода. В 1937 скоропостижно скончался. Так? – и пристально поглядел на Глеба.
- Так, но я не понимаю…
- Ты знаешь, что твой отец застрелился?
- Застрелился?
Теперь Вазову многое стало ясно. В тот страшный год он был в первой своей служебной командировке в Ярославле, когда пришла телеграмма, извещавшая о смерти отца. Он бросился домой, в Ленинград, и уже на месте узнал, что его мать тоже угасла в два дня, не умея  да и не желая жить одна. Двойные похороны как-то заслонили боязливые взгляды соседей и сослуживцев отца. Был какой-то смутный шепот о следствии на Кировском, но ему тогда было не до того… Значит, отец был под следствием, и застрелился…
- Но почему?! – не сдержавшись он задал этот вопрос вслух, и снова повторил – Почему?
Рука Малютина крепче сжала его плечи:
- Я вел следствие по делу твоего отца. Враги –  а на Кировском были настоящие враги – запутали все так, что виноватым казался твой отец. Я уже тогда удивлялся: как мог коммунист, талантливый инженер, оказаться на стороне врага. И рыл, рыл изо всех сил! Ты мне веришь?
Глядя в эти горящие глаза, Глеб понял: рыл! И еще как рыл! Так что дым шел! Он кивнул и Малютин продолжал:
- Но все складывалось против него. А твой отец не желал помогать ни мне, ни себе. Он не хотел подвести кого-нибудь из тех, с кем был знаком много лет. Ведь эти негодяи на то и рассчитывали, что инженер Вазов не станет выдавать их, даже если о чем-то и догадается.  И тогда на очередном допросе я сказал Владимиру Антоновичу прямо: либо он сам назовет виновных в авариях на заводе, либо нам придется арестовать его. Я был уверен, что он не станет рисковать своей судьбой и судьбами жены и сына, и перестанет покрывать врагов.
Малютин сжал кулаки так, что они побелели. Глеб закусил губу и пристально смотрел на генерала, ожидая продолжения.
- Но я недооценил твоего отца. В тот же вечер он пришел домой и застрелился. Не оставив ни письма, ни записки. Тогда я точно понял: инженер Вазов – не враг. Враг не будет стреляться – он до последней минуты станет цепляться за жизнь.
Генерал помолчал.
- Вражье гнездо мы нашли. И одним из обвинений, которое было предъявлено этим гадам, стало очернительство настоящего человека – инженера Вазова. Я видел тебя на похоронах, но о дальнейшей твоей судьбе ничего не знал. Хотел тогда еще зайти, все объяснить... Но время сам знаешь было какое. Меня перебросили в Москву, потом в Литву, потом – война. И вот сегодня увидел тебя. И все снова встало перед глазами. Ты очень похож на своего отца… И очень тебя прошу: не повторяй его ошибок. Враг – всегда враг, даже если маскируется под друга. Понял?
Глеб кивнул. Перед глазами стояли отец и мать, сгоревшая в два дня, которую он тоже не успел застать в живых. Значит, их убили. Убили подло, мерзко, точно выстрелив из-за угла. В спину… Такое не прощают! Теперь он должен еще яростнее бить врагов партии, страны, народа! Без жалости! Без пощады!
- Слушай, капитан, – голос Малютина ворвался в сознание набатным колоколом. – Если не против – составь компанию поужинать. Посидим, поговорим. Батю твоего помянем…
Глеб поразился. Генерал просил и явно боялся отказа. Он взглянул в глаза Малютину и, выдержав его взгляд, после секундной паузы кивнул…

Глава 8

Обраменко не находил себе места. Он только чудом не попал в лапы МГБ. В тот злополучный день он решил лично  пойти на встречу со связным Краевого Провода. И вот встреча произошла, новое задание получено, а сотни – нет! Ничего нет!..
На мисце постою Шрам нашел несколько воронок, какую-то рвань, обломки…  Эмгэбисты прошлись  безжалостным плугом по логову бандеровцев, не щадя никого. В двух местах схроны были просто завалены взрывами. Сашко представил себе, как умирали попавшие, точно крысы в колодец, «стрелки пана Степана», и содрогнулся. Такой смерти он не пожелал бы никому…
…Но судьба опять смилостивилась над ним. Как и тогда, когда их дивизию размазали гусеницами тяжелых танков не желавшие возиться с изменниками и выродками советские войска. Шрам снова уцелел. Разве что теперь он остался один…
Эта мысль пронзила мозг Обраменко точно раскаленной спицей. Один! Одиночку схарчат даже сопляки комсомольцы из «ястребков», даже участковые милиционеры, которых всяко разно в любом селе больше одного. Плюс те же ястребки. Про возможную встречу с бойцами МВД, МГБ или пограничниками Сашко старался не думать. Эти ведь живьем  брать будут. И возьмут…
В голове мутилось от смеси лютого страха и не менее лютой ненависти. Шрам остановился и некоторое время стоял неподвижно, прислонившись к высокому явору. Но в конце концов разум бандита прояснился. Еще ничего не потеряно и ничего не кончено. Где-то в этих местах есть еще одна сотня. Проводником там Смок, которого Сашко хорошо и давно знал.
Бывший четник, серб Драган, чье псевдо было Смок , попал на Украину уже в конце войны. Когда немецкие полчища вторглись в Югославию, множество сербов и черногорцев не сложили оружие, а ушли в горы, в партизаны. Но среди ушедших не было единства. Пока Народный фронт Югославии бился на смерть, и его краснозвездные партизаны были сущим проклятьем для немецких оккупантов и хорватских националистов, четники, жаждавшие возвращения короля Александра, избегали активных боевых действий, и старались отсидеться в горах. Пусть другие воюют!
Обычно вся их партизанская война сводилась к тому, что они передавали английской разведке разные малозначительные сведения, за что их щедро снабжали посылками с консервами и медикаментами. Редкие диверсии сменялись продолжительными периодами отдыха. А иногда четники не брезговали даже прямым союзом с немцами, если, к примеру, требовалось уничтожить действовавший поблизости партизанский отряд НОАЮ. В свободное же от «войны» время четники грабили и без того полунищих окрестных крестьян, собирая с них дань продовольствием.
Вот во время такого фуражирского набега, Драган и попал в плен. Не сумел пройти мимо огромного кувшина с молодым вином, да вот не рассчитал свои силы. Когда полупьяные или просто пьяные четники двинулись в обратный путь к своему становищу, никто и не заметил, что одного бойца не достает…
Драган проснулся от грозного окрика и чувствительного удара ногой. С трудом разлепив глаза и охая от жуткого гудения в голове, он поднялся на ноги и огляделся. Его окружили хорватские стрелки – солдаты марионеточного фашистского государства Хорватия. У Драгана отобрали винтовку, пару раз двинули прикладом по ребрам и, наконец, основательно пнув сапогом в зад, погнали вперед. Так он очутился в хорватском концлагере…
Вот в лагере-то все и случилось. Однажды привезли партию пленников, из отрядов НОАЮ. С этими хорваты особо не церемонились: к яме и расстрелять! Но потом яму надо закапывать. А самим охранникам такая работа не по чину, поэтому к месту казни была отправлена похоронная команда. В ее состав был назначен и Драган, который недавно был в лагере и еще не успел превратиться в живого скелета.
Этот расстрел Драган запомнил навсегда. Трое в старенькой, поношенной форме югославской армии, когда-то аккуратно заштопанной, а теперь безжалостно разодранной.  И один – в форме Красной Армии. Они стояли, сомкнувшись плечами, словно в последний раз поддерживали друг друга. Опухшие от побоев, окровавленные лица, запекшиеся бурые пятна на гимнастерках и рубашках. И глаза: не потухшие рабские, а гордые, горящие лютой ненавистью…
Раздалась команда: «Вод, зауставити! На лево! Спреман! Циљ!»
Но не успел офицер скомандовать «Прашине!» , как один из партизан крикнул: «Живела Jугославиjа!» . Остальные подхватили этот клич…
Офицер закричал на осужденных, вытащил из кобуры пистолет. И тогда человек в красноармейской форме выкрикнул: «Живео СССР!» .
После этого началась беспорядочная пальба. Приговоренные попадали в яму. Раздалась команда: «Схранити!» 
Драган перехватил лопату поудобнее и  подошел к яме. Копнул землю, примерился и… встретился глазами с взглядом того, в советской форме. Человек смотрел на него без страха, без мольбы. В его глазах читалась такая ярость, такая жажда борьбы, что Драган невольно вздрогнул и отступил. Умирающий усмехнулся и прохрипел: «Щенок трусливый! Чего смотришь? Давай!..»
Драгана словно ударили. Этот человек не был сербом, но он дрался за его, Драгана, дом, за его, Драгана, страну, а сам Драган… Задохнувшись от злости на правду, он замахнулся лопатой…
От изуродованного тела русского партизана озверевшего бывшего четника пришлось оттаскивать вчетвером. Хорваты вырвали из его рук окровавленную лопату, но он все еще рвался вперед, выкрикивая «Jебем ти свету Петку!» . Даже когда хорваты свалили его с ног и принялись его избивать, Драган все еще ругался, и пытался добраться до русского…
От немедленной расправы его избавил оберштурмбанфюрер СС, приехавший в лагерь накануне. Он присутствовал на казни и решил, что такой лихой боец с партизанами и мировым большевизмом еще пригодится тысячелетнему Рейху. Уже через неделю, Драган, вместе с десятком других бывших заключенных, сочтенных полезными «новому порядку», вступил в добровольческий сербский легион СС.
Дальше были операции против партизан, карательные рейды, массовые казни, полицейская служба  на дорогах и в городах оккупированной Югославии. Была сытная еда, хороший оклад в рейхсмарках, чин штурмфюрера и бронзовый крест…
Но однажды все это кончилось. Преследуя отступающих немцев, советские войска вошли в Югославию, освободили Белград… «Хозяева» Югославии, бегущие под натиском Красной Армии и партизан Тито, попытались прикрыться своими верными псами. Сербский добровольческий легион был брошен в огонь с требованием, если не остановить, так хотя бы задержать наступление советских войск.
Донельзя «обрадованный» таким приказом, Драган рассудил, что умирать за немцев нет смысла, и он дезертировал. Однако оставаться в Югославии ему не хотелось: он был наслышан о том, как партизаны поступают с предателями своей Родины. Сдаться англичанам? Драган не был уверен, что союзники хорошо отнесутся к предателю. И он просто бежал. Сперва – в Венгрию, потом дальше – в Австрию.  Там он и встретился с американцами – офицерами ОСС …
После обучения в разведшколе его планировали использовать на территории Югославии, но Драган взмолился не посылать его туда, где он оставил по себе такую «добрую» память. Рассмотрев все варианты, новые хозяева удовлетворили его просьбу. Не потому, что жалели Драгана или боялись за него. Просто вероятность провала была слишком велика. Вот так Драган оказался на Западной Украине по заданию ЗЦ ОУН . Провел несколько диверсий. Совершил несколько убийств и, в конце концов, оказался сотником с  псевдо Смок…
Его-то и искал Шрам, рассчитывая в дальнейшем на базе сотни Смока создать новую сотню. Для себя…
Три дня Обраменко бродил по лесам. К четвертому дню он оголодал настолько, что, забыв об осторожности, рискнул выйти к маленькому хутору, попавшемуся на пути. Он долго наблюдал за его обитателями, и, наконец, улучив момент, умудрился раздобыть еду.  Правда, для этого пришлось прирезать дворового пса и девчонку лет восьми, которая попыталась заорать, увидев, как чужой человек замахивается ножом, но за то Шрам стал обладателем ковриги хлеба и большого куска печеной тыквы. Набив рот едой, Сашко бежал по лесу…
- Стий! Руки в гору!
Сашко замер, едва не подавившись тыквой. В спину ему  ткнулся автоматный ствол:
- Обернися!
Повинуясь приказу, Обраменко послушно повернулся. И тут же получил здоровенный удар:
- Що, коммуняка, втратыв чого в нашому лиси? Знайшов?
Увернувшись от следующего удара, Сашко завопил:
- Слава героям! Слава героям!
Здоровенный бандеровец удивленно посмотрел на своего напарника и, почесав в затылке, спросил:
- Онисим, вин по-нашему витаэться? 
- До сотника сведем, – рассудил второй, и ткнул в Обраменко винтовкой:
- Вставай, пишов!..
… Через два часа Шрам сидел в бункере Смока и с аппетитом наворачивал напластанное толстыми ломтями сало. Напротив него сидел и ухмылялся в длинные усы Смок:
- Що, друже, гарно тоби мои хлопци встретили?
Сашко потрогал набухавший на скуле желвак, поморщился и отозвался с набитым ртом:
- Гарно, друже. Зи своймы воны воюють добре. Тепер бы лише поглянуты, як воны з Радамы воюють …